Бримо

Бримо (Brimo, от др.-греч. βριμάομαι — «гневаться») — «гневная», «грозная» или «ужасная», «наводящая ужас».

В античных литературных источниках имя Бримо как эпитет Гекаты встречается у Аполлония Родосского («Аргонавтика», III.861—862, 1211) и у Ликофрона («Александра», 1176), в сатирическом диалоге Лукиана «Менипп, или Путешествие в подземное царство» (20), а также в одной из элегий Проперция (II.II.11).

У Аполлония Медея семь раз взывает к Гекате под именем Бримо, собирая сок магического цветка, выросшего из крови Прометея:

Сок собирала для чар в ракушку каспийскую дева,
Семь раз омывши себя водой, неустанно текущей,
Семь раз призвавши Бримо, что юношей бодрых питает,
Мертвых царицу, Бримо подземную, ночью что бродит,
Мрачною ночью призвав, одетая в темное платье^[1].

Под этим же именем богиню призывает Ясон, принося жертву перед тем, как натереться зельем, которое изготовила Медея. На призыв Ясона Геката-Бримо является в своей ужасной ипостаси — обвитая змеями и в сопровождении подземных псов:

…Хворост зажег, и из смеси потом сотворил возлиянье,
Громко на помошь в борьбе Гекату-Бримо призывая.
К ней воззвав, устремился он вспять. Заклинаниям внемля,
Из сокровенных глубин поднялась она, ужас-богиня,
К жертвам Язоновым. Всю кругом ее обвивали
Страх наводящие змеи, ветвями увенчаны дуба;
Факелов вмиг засверкали огни без числа; залилися
Сразу подземные псы вкруг богини пронзительным лаем…^[2]

В схолиях к Аполлонию сообщается, что эту богиню «колдуньи стремились призвать своим волшебством и называли ее Бримо из-за страха и ужаса, который она внушала; и она насылала на людей призраков, именуемых гекатеями, а также могла изменять свой облик, отчего ее называли Эмпусой».

У Ликофрона Геката под именем Бримо Триморфос (Трехликая Бримо) предстает  как богиня-мстительница, преследующая тех, кто ее не чтит, и посылающая зловещие сны Одиссею в наказание за убийство Гекубы:

И для тебя, о мать моя несчастная [Гекуба],
Настанет слава громкая: ведь Перса дочь,
Трехликая Бримо, тебя охранницей
Возьмет, чтоб воем по ночам людей страшить,
Которые не чтят несеньем факелов
И жертвами ее изображения —
Стримона, Фер владычицы, Зеринфии.
И кено­таф свя­той на мысе ост­ро­ва,
Пахине, воз­ве­дет тебе хозя­ин твой [Одиссей] Соб­ствен­но­руч­но, злые сны уви­дев­ши,
Чтоб упо­ко­ить у Гело­ра струй тебя.
У бере­гов тебе он воз­ли­я­ния
Свер­шит, смяг­чив боги­ни трех­го­ло­вой гнев.
Ведь сам он жерт­во­при­но­ше­нье мрач­ное
Начнет Аиду, пер­вым бро­сив камень свой^[3].

Проперций использует эпитет Бримо вне видимой связи с его значением — в контексте малоизвестного мифа о Гекате как возлюбленной Гермеса Хтония (Подземного):

…Бримо, что Меркурию встарь, по преданью,
Возле бебейской волны девственный стан отдала^[4].

Карл Кереньи^[5] и другие исследователи отмечают, что слово «Бримо» в Аттике воспринималось как чужеземное, «варварское» имя, поскольку имело фракийское или фессалийское происхождение. В частности, Ликофрон («Александра», 1180) упоминает в связи с культом Гекаты-Бримо берега реки Стримон во Фракии, самофракийскую гору Зеринф и город Феры в Фессалии, а Проперций — «бебейскую волну», т.е. воды Бебейского озера в Фессалии. Предполагалось даже, что имя Бримо первоначально носила самостоятельная подземная богиня, почитавшаяся в Ферах («Артемида Ферская») и лишь позднее отождествленная с Гекатой^[6].

Чужеземным происхождением объясняются разногласии в толковании этого эпитета. В схолиях к Аполлонию, помимо основной этимологии («гневная, грозная, ужасная»), приводится и другая версия, согласно которой имя Бримо происходит от βρόμος («шум»), по ассоциации с треском огня (т.к. один из атрибутов Гекаты — факел). В схолиях к Ликофрону Иоанн Цец (XII в.) также упоминает об этом атрибуте, сообщая, что в Ферах чеканили монету, на которой изображалась Геката с факелом. Возможно, оба эти толкования одновременно — «гневная» и «шумная» — использует сатирик II в. н.э. Лукиан,  упоминая Бримо как Гекату, изъясняющуюся «грозным ворчанием» («Менипп», 20).

В мистериальных традициях, испытавших влияние фессалийских и фракийских культов, Бримо нередко отождествлялась с Корой или Персефоной, а также с ее матерью Деметрой и с Реей, матерью Деметры.  В орфических мистериях под именем Бримо могла выступать Персефон^а[7], а Дж.Э. Гаррисон называет Бримо «фессалийской Корой» и отмечает, что этот эпитет применялся также к Деметре в ее гневной ипостаси — Деметре Эринис, скорбящей об утраченной дочери^[8].

Гаррисон также предполагает, что эпитет Бримо мог относиться к числу «безмолвных», или тайных, имен, которые избегали произносить в культовой практике вне особого посвятительного или магического контекста (чтобы случайно не призвать богиню в ее гневном обличье)^[9]. В надписи на орфической табличке из Фер (IV в. до н.э.) имя Бримо, вероятно, относится к Персефоне и употребляется как тайное слово или магическая формула, которая обладает непреодолимой силой даже по отношению к богам и открывает посвященному-мисту посмертный путь на «чистые» или «священные» луга — в край блаженных душ:

— Знаки^[10]?
— Андрикепайдотирсон^[11].
— Да, Андрикепаидотирсон.
— Бримо.
— Да. Бримо. Войди на священный луг. Ибо мисты свободны от воздаяния.
— Я искуплен^[12].

Под именем Бримо Персефона выступает и в орфическом фрагменте (№23 [31]) — в молитве из ритуальных предписаний, датируемых концом III в. до н.э.: «Спаси меня, ве<ликая> Бримо… и Деметра с Реей… и вооруженные Куреты… мы совершим хорошие жертвоприношения… баран и козел… бесчислен­ные дары» (гуробский папирус 1)^[13].

В «Орфической аргонавтике» (IV—V вв.) Орфей воспевает «…сына могучей Бримо и рожденных Землей преступленье» (17); по всей вероятности, имя Бримо и здесь относится к Персефоне — подразумевается орфический миф о рождении Диониса-Загрея от Зевса и Персефоны и о его последующей гибели от рук титанов («рожденных Землей»).

С Персефоной или с ее матерью Деметрой — в большей степени, чем с Гекатой, — эпитет Бримо ассоциируется у раннехристианских богословов. Ипполит Римский (II в. н.э.) толкует его как «могущественная» и отождествляет Бримо с богиней Элевсинских мистерий:

…ночью в Элевсине, под огромным костром, (иерофант) являет великие и сокровенные таинства, вопия и восклицая громким голосом: “Владычица Бримо родила священного сына, Бримоса”, то есть могущественная (мать) — могущественного сына (ποτνια κουρον, Βριμω Βριμων]^[14].

Здесь под именем Бримона выступает Иакх, частично отождествляемый с Дионисом, а под именем Бримо может скрываться любая из трех богинь, почитавшихся в Элевсине, — Деметра, Кора-Персефона или Геката. Две из них связаны с миром мертвых прямо, а третья (Деметра) — косвенно, и в этом обстоятельстве Карл Кереньи усматривает суть элевсинского таинства: «Она родила в огне: богиня смерти родила. Какое откровение!» — и далее проводит параллели с мифами о рождении Диониса в огне пожара и Асклепия — в огне погребального костра, а также с элевсинским мифом о том, как сама Деметра пыталась наделить младенца Демофонта бессмертием, положив его в огонь^[15].

Дж.Э. Гаррисон предлагает другую интерпретацию, отождествляя Бримо с Корой как девственной богиней и утверждая, что смысл мистерий заключался в рождении сына Девой^[16] (стоит отметить, что и Гекату в некоторых античных источниках называют девственной). Таким образом, элевсинский культ оказывался одновременно и предшественником, и соперником христианского.

Так или иначе, раннехристианские богословы после Ипполита стремились принизить языческое священнодействие в Элевсине и выставить его в возможно более неприглядном свете. Основой для обличительных интерпретаций послужили версии мифов, характерные для орфизма и других мистериальных религий (восходивших, в конечном счете, к фракийским и фригийским культам): миф о рождении Диониса от Зевса и Персефоны и представление о тождестве или тесной связи между божественной Матерью и Дочерью — Деметрой и Корой-Персефоной. Вырвав эти мифы из контекста эзотерической символики и перетолковав в бытовом ключе, ранние отцы церкви стали сводить элевсинское таинство к инцесту и/или насилию и отождествлять Бримо (как «ужасную» или «гневную» богиню) с Деметрой, разгневанной на Зевса.

Впервые Элевсинским мистериям приписал подобный смысл Климент Александрийский (II—III вв.):

Мистерии Деметры суть страстные соития Зевса и матери его Деметры и гнев ее (не знаю, впрочем, что сказать, как матери или как жены), из-за которого, говорят, она именуется Бримо, “Страшная”, и Зевсовы мольбы с масленичными ветвями, и питие желчи, и извлечение сердца, и церемонии, невыразимыми словами. Подобное совершают фригийцы в честь Аттиса, Кибелы и корибантов. Есть молва, что Зевс, вырвав яички у барана, бросил их на лоно Деметры, словно расплачиваясь за насилие ложным самооскоплением^[17].

Христианский богослов IV в. Арнобий также применяет эпитет Бримо к Деметре/Церере и, ссылаясь на некий «фракийский миф», утверждает, что Церера была матерью Юпитера, а тот обесчестил ее, приняв обличье быка^[18].

Феодорит Кирский (IV в.) приписывает имя Бримо Рее-Кибеле — еще одной богине, связанной с оргиастическими обрядами^[19], а исследовательница Дж.Э. Гаррисон сближает ее с фракийской богиней Котис (Котитто), обряды которой также отличались неистовым буйством^[20].

Вместе с тем, в магической практике той же эпохи (II—V вв. н.э.) имя Бримо чаще всего остается эпитетом Гекаты, хотя иногда связывается и с Персефоной, Селеной или Артемидой Ферской. На одном из гематитовых амулетов этого периода изображена трехтелая Геката, вокруг которой располагаются три эпитета: Бримо, Прокине (προκυνη, предположительно, от πρὸ κύον — «идущая перед собакой», т.е. «предводительница собак») и Рексихтон (ῥηξίχθων, «вырывающаяся из-под земли; разверзающая землю»)^[21]. В гимне-заклинании IV в., обращенном к Селене-Гекате-Артемиде в ипостаси убывающей луны, имя Бримо употреблено и как один из эпитетов этой богини, и в составе voces magicae^[22] («ЭО ФОРБА БРИМО САХМИ НЕБУТО СУАЛЕТ»). Заклинание призывает богиню обрушить свой гнев на жертву колдовства: «Богиня трижды связанная, / Освободись! Приди, излей свой гнев на N.!»^[23]

На египетской свинцовой табличке IV или V в. н.э. содержится обращение к Бримо как Гекате с просьбой обуздать гнев некоего человека, которого опасается автор надписи: «Призываю тебя, дух умершего, кем бы ты ни был, именем владычицы Бримо, ПРОКИНЕТЕ, НИКТОДРОМА, БИАСАНДРА, КАЛЕСАНДРА, КАТАНИКАНДРА <…> Обуздай гнев, ярость Паомия, сына матери Тисаты, [обуздай] разум его, суд его, дабы не стал он перечить мне, Оригену, сыну матери Иуллы, но охотно выслушал нас — сейчас, сейчас, быстро, быстро…» и т.д. ^[24] Первые два из voces magicae, относящихся здесь к Бримо, — Прокинете (Προκυνητε предположительно «предводительница собак»)  и Никтодрома (Νυκτοδρόμα, «бегущая в ночи»), — указывают на ее тождество с Гекатой; очевидно, этой «гневной» ипостаси богини приписывалась полная власть над гневом, т.е. способность не только вызывать, но и смирять его.

В греческом магическом папирусе конца III или начала IV в.^[25] имя Бримо включено в ряд voces magicae («ФОРБА ФОРБА БРИМО АЗЗИЕБИЯ»^[26]) в составе многоцелевого заклинания, обращенного к синкретической богине Гекате-Эрешкигаль и призванного избавить «от страха перед наказанием» (перед карающими демонами), «от смерти», от дурных снов и от злого колдовства, а также призывающего вещие сны. Примечательно, что в этом заклинании упоминается посвящение в мистерии: «…я прошел посвящение, я спускался в [подземные] палаты дактилей и созерцал там, внизу, прочие вещи — деву, псицу и все остальное»; таким образом, имя Бримо по-прежнему мыслится одним из тайных слов, или «символов», защищающих от зла в подземном царстве. Г.Д. Бец^[27] относит это заклинание к категории ритуалов катабазиса — возвращения в мир живых из мира мертвых.

В этом же качестве, как тайное слово, перед силой которого не могут устоять даже боги, имя Бримо фигурирует в одном из заклинаний, направленных на подчинение чужой воли, — так называемом «Заклинании Медведицы» из греческих магических папирусов. Обращаясь к небесной Медведице, вращающей мировую ось, заклинатель перечисляет «…святые имена, от которых божество твое ликует,  имена которыми ты не можешь пренебречь: БРИМО, разверзающая землю [ῥηξίχθων], верховная охотница, БАУБО» и т.д.^[28] В этом перечне присутствуют атрибуты не только Гекаты и Артемиды, но и малой богини элевсинского культа — Баубо, которая в орфической традиции ассоциировалась с Гекатой (как ее служанка или как вариант ее имени).

К Гекате традиционно обращались за помощью не только во вредоносной, но и в любовной магии, и этим — в сочетании с синкретическими тенденциями первых веков н.э. —  может объясняться необычное, на первый взгляд, отождествление Бримо с Афродитой^[29]. На одном из египетских амулетов эпохи поздней Римской империи изображена Афродита, расчесывающая волосы после купания, вокруг которой располагается надпись: «Ужасная ликом (φοβερομματε) Бримо Арорифрази» (Арорифразис [Αρωριφρασις] — тайное магическое имя Афродиты или Афродиты-Хатхор, встречающееся в магических папирусах и на других геммах с изображениями такого же типа)^[30].

В корпусе греческих магических папирусов встречается ритуал привлечения любви, заклинания в котором обращены не только к Афродите, но и к целому ряду лунных и хтонических богинь (Артемиде, Персефоне, Селене, Мене и Гекате), а в завершение — и к «царице Бримо, грозной и справедливой <…> Деве, богине перекрестков»^[31]. В другом магическом папирусе любовное заклинание обращено к Гекате-Коре и содержит в числе voces magicae имена Бримо и Бримон: «ФОРБЕА БРИМО НЕРЕАТО ДАМОН БРИМОН СЕДНА ДАРДАР»^[32].

В то же время эпитет Бримо начинает включаться непосредственно в состав voces magicae, теряя при этом прямую связь с богинями, к которым он относился ранее. Так, один из магических папирусов V в. н.э., найденный в Верхнем Египте, содержит любовное заклинание с обращением к «непобедимому богу ИАО БАРБАТИАО БРИМИАО ХЕРМАРИ», где слово «Бримиао» составлено из эпитета Бримо и имени IAO — греческой версии иудейского божественного имени Яхве^[33].

«